журнал | о конкурсе | условия | жюри | лауреаты | пресса | спонсоры | контакт

2017, №1

Павел ЛЕМБЕРСКИЙ
Репетиция

 
2016
 
№1 №2 №3 №4
 
2017
 
     
       

 __Писатель Лев Николаевич Кафка был ужасный идиот. Предположим, что некто этим предложением хочет выразить свое отношение к реальности, которой нет. Что такое реальность, которой нет? Это, прежде всего, реальность, которая есть, но взятая со знаком минус. Например, едешь на эскалаторе в метро «Александровский сад» в направлении со знаком плюс, а навстречу тебе: студенты МГУ, девушка-фтизиатр, группа молодых бизнесменов с целым чемоданом колготок, и все они движутся со знаком минус. Другими словами, они и есть часть того множества, которое я назвал реальностью со знаком минус.
    Теперь, почему выше написано, что «некто» предложением «Лев Николаевич Кафка был ужасный идиот» хочет выразить свое отношение к реальности со знаком минус, и если это утверждение справедливо, то каково это отношение, и может ли вообще предложение выражать отношение? Однако прежде чем ответить на эти вопросы, предложу вам прочесть небольшой текст, озаглавленный мною «В луже».
    «Калеки считали его сумасшедшим, сумасшедшие – калекой. По сути, он был ни тем и ни другим. Он лежал на пересечении двух кривых улиц, его обнюхивала бездомная дворняга, он плакал. Небо отражалось в его глазах, слезах, луже, автором которой он, если бы отдавал себе отчет в происходящем, мог бы назвать себя. Как он дошел до такой жизни? А вот послушайте...
    В 1989-м году его здорово звездануло в пах, в 1990-м ему случайно отрезало три пальца на правой руке, кровь залила его пиджак и новые брюки, но Бог с ней, с одеждой. С тех пор рассудок его помутился.
    – Папка, иди быстро домой! Там мамка уже разделась! – кричал ему из окна сын Гришенька и махал ручкой.
    А в трамвае к нему однажды пристал какой-то нищий, от которого скверно пахло, и, брызгая слюной, стал скороговоркой цитировать "Страдания молодого Вертера" на сносном немецком. Леша, так звали нашего героя, вдруг остервенел. Резким движением правой руки он выколол нищему оба глаза большим пальцем и мизинцем. Нищий заревел как белуга, наложил в штаны и рухнул на пол трамвая. 
    Из тюрьмы Леша вышел в мае 1993-го года сильно похудевшим. Щеки его ввалились, виски поседели. Сыну и жене он писал из тюрьмы ежедневно, хотя нелегкое это дело – держать огрызок карандаша двумя пальцами, большим и мизинцем. Жена Леши за это время успела связать свою судьбу с квартирантом из провинции, занимающимся мелкооптовой торговлей: пиво, резиновые гениталии, оргтехника. Леша обозлился и тоже выколол сопернику два глаза. Тот заревел как медведь. Нищий в трамвае, если вы помните, заревел как белуга, ну а квартирант из Саратова, корчась в крови на паркетном полу, заревел как медведь.
    Жена Леши, Людочка, ревела как белуга, когда Леша в приливе ярости бил ее ногами по лицу, грудям и животу, а была она на четвертом месяце беременности; соседи за стенкой орали как белые медведи; Гриша, Лешин сын, кричал: «Не бей маму, папа! Мама хорошая!» – и ревел как белуга. Мальчику шел четырнадцатый год.
    Так Леша оказался лежащим на пересечении двух улиц. «Боже, сколько страданий вокруг, сколько злобы, жестокости, вероломства и так мало нежности, ласки и любви», – думал он. И эти запахи, этот крик, эти невыносимые люди... Право же, они невыносимы, они еще хуже Леши, Леша – это так, неудачник, жертва переходного периода, а есть ведь просто законченные негодяи».
    Теперь вернемся к проблеме реальности со знаком минус. Начнем с того, что писателя Льва Николаевича Кафки в природе не существует и не существовало никогда. Разумеется, я сию же секунду могу взять псевдоним Л. Н. Кафка, и если под писателем понимать человека, наносящего на бумагу знаки, которые могут быть так или иначе интерпретированы другими, то я сию же секунду становлюсь писателем Львом Николаевичем Кафкой, по определению, ужасным идиотом, что тоже еще предстоит доказать; однако я отказываюсь брать себе какие-либо псевдонимы, а посему писатель Л. Н. Кафка останется лицом вымышленным, и как таковое его так же можно причислить к множеству, составляющему реальность со знаком минус, но не потому, что он движется навстречу мне, а потому что его нет вообще.
    Общеизвестно, что были такие писатели, как граф Лев Николаевич Толстой – один из героев дневников Сони Берс, и Франц Кафка – один из героев дневников писателя Кафки, но писателя Льва Николаевича Кафки до первого предложения этого текста не существовало; теперь же писатель этот существует как часть множества, составляющего реальность со знаком минус, к которой принадлежит и этот текст, и некто, пишущий этот текст. Можно с уверенностью, заметим в скобках, утверждать, что Кафка знал о Толстом и читал Толстого, равно как и то, что Толстой не мог знать о Кафке и читать Кафку, равно как и то, что некто, пишущий эти строки, читал и того (Толстого) и другого (Кафку), но лучше бы он их не читал, лучше бы он их не читал, лучше бы он их не читал, лучше бы он их не читал, лучше бы он их не читал, лучше бы он их не читал, лучше бы он их не читал, лучше бы он их не читал вовсе. Почему? Для кого лучше? Это тема отдельного разговора, а сейчас скажу лишь, что Лев Николаевич Кафка, в реальности со знаком минус, по утверждению некоего «некто», был ужасным идиотом, и это утверждение справедливо, хотя бы, потому что еще не опровергнуто никем.
    И последнее: Франц Кафка, Лев Толстой и автор этих строк «некто» одновременно не принадлежат ни к одному из рассмотренных ранее множеств, но об этом мы поговорим на следующей репетиции, а пока – рассказ «На пирсе», герой которого тоже, кстати, Леша, Леонид Григорьевич, на протяжении всего рассказа почти неподвижно стоит на пирсе, находящемся, к слову, в аварийном состоянии, и предается размышлениям. Итак, «На пирсе»...
    «Он некоторое время вслушивался, пытаясь разобраться в этом непохожем ни на что ощущении, мысленно щелкал пальцами, тщетно надеясь подобрать нужные слова. Кому? Нужные, необходимые, жалкие своей приблизительностью, неточностью – слова, короче. Может быть так: он явственно ощущал, как настоящее его сливается с прошлым; разрыв между ними, почти физически осязаемый им, Леонидом Григорьевичем, сужался, срастался, затягивался тонкой, но крепкой пленкой, я понятно говорю?
    Если прошлое условно принять за женщину – бежишь от него, бежишь, а потом оно от тебя, а потом как остановится посреди улицы, ведущей к морю, как повернется на тонких каблучках вечно давящих босоножек, как высунет язык и скорчит смешную рожицу; а настоящее, условно же, считать мужчиной, всячески старающимся подчеркнуть свою уверенность в себе, и залысины тут не помеха, залысины суть временное явление, это ведь не лысина в конце-то концов, вот с лысиной поспорить уже сложно, и одышка в тридцать с хвостиком тоже еще ни о чем не говорит, – то это, если хотите, соитие прошлого с настоящим на остывающем песке пустынного пляжа ночью, неподалеку от медицинских весов, причем прошлое долго артачилось, но настоящее уж очень настаивало – и глазки строило, и что-то там такое из Данте выпендривалось, – соитие это состоялось.
    Конец, знаете ли, мая. Еще холодно, но уже тепло, ну, вы понимаете. Все вокруг не такое какое-то, да и Леонид Григорьевич внутри тоже несколько видоизменен: слизистая поистерлась, легкие поистрепались, кишечник – говно. "За собой следи, а то не женишься", – этот лейтмотив ему исполняла мама по любому поводу и на всевозможных примерах: из жизни друзей, из жизни незнакомых ему людей, безо всяких примеров, одними лишь взглядами, с укоризной, без и т.д. А он лишь отшучивался. Год отшучивался, два, пять лет отшучивался, а потом взял да и купил неплохой костюм, всю месячную получку отдал за него и глазом при этом не моргнул, зубы стиснул, а глазом ни-ни. И вот, в этом костюме стоял он на пирсе и смотрел вдаль; волосы его путались на ветру, а полы пиджака делали похожим на крупную птицу при галстуке, или, что точнее, на молодящегося морского льва, волею судеб заброшенного в наши южные широты. Стоял он и, повторюсь тут, чувствовал, будто прошлое его сливается с настоящим, и было ему это ощущение по душе. Остаток жизни (он собирался дожить до пятидесяти одного) виделся ему вот как: ребенок (три штуки), супруга (двадцать три года, шатенка, некурящая), счастье (оно, вообще-то, у каждого свое, но в двух словах: не верьте тем, кто утверждает, что его нет; это неправда – счастье есть, я сам испытал его где-то двенадцать лет назад во время баскетбольного матча, но не хочу о себе – это неинтересно), интересная, высокооплачиваемая работа буржуазным писателем, производящим готовые к употреблению культурные ценности, а значит и признание публики, и какой-никакой статус, ну и случайная смерть в пьяной драке, но это уже в самом конце. Жена кладет на могилу цветы, дети моргают, силясь понять, где же все-таки папа, а папа лежит под землей и думает: «Господи, наконец».
    В самом же общем случае, а это он и есть, уверяю вас, можно утверждать следующее: проходит время, проходит место, проходит боль утраты; выносим за скобки «проходит», получаем: проходит (время, место, боль утраты); но время минус место и есть боль утраты; подставляем «время минус место» вместо «боли утраты», получаем: проходит (время, место, время минус место); раскрыв скобки, получаем: проходит время, проходит время, т.е. проходит в два раза больше времени. То-то я смотрю вдаль отсюда. Там, вдали, в скором будущем, стоит Леонид, тоже смотрит вдаль и думает: как быстро все же идет время, и еще думает: может быть, потому прошлое и стало сливаться с настоящим? Ведь где-то это время брать надо, а в прошлом его было больше чем достаточно. И еще думает: все пока – тьфу-тьфу-тьфу, чтоб не сглазить – неплохо, дай Бог, чтобы дальше было не хуже. Потом он трижды стучит кулаком по деревянному поручню пирса, потом он слышит, как где-то в тумане пароход издает звук "у", и ему делается грустно, но не настолько, чтобы об этом писать, а совсем чуть-чуть.
   «Май, а холодно», – думает наш герой, к которому мы, согласитесь, уже успели немного привыкнуть, потом он издает звук «б-р-р» и куда-то пропадает из поля зрения.

Вернуться к содержанию журнала

Vadimedia