журнал | о конкурсе | условия | жюри | лауреаты | пресса | спонсоры | контакт

2016, №2

Александр КУТАС
Monging

№1 №2 №3 №4

   Я вышел из поезда на маленькой станции между Венецией и Вероной. Партия, в которой я случайно оказался на стороне белых, проиграна была с треском. Для меня, изначально непроходной пешки, она была исчерпана уже в дебюте, и в графике моих перемещений появилась брешь. Я не люблю этих брешей – они заставляют меня не думать, а вспоминать. Не люблю.
   Я не стал задерживаться на вокзале, поскольку билет отсюда до следующего места назначения я купил заранее. Достаточно будет просто прокомпостировать его перед отъездом, в любое удобное для меня время. Я сел в дешевый трехдверный пикап, и мой друг, тихий и умный финнокио*, повез меня в быстро сгущающиеся сумерки. Другим грехом моего друга и базой нашего взаимовыгодного общения были его широчайшие знания в области статистического моделирования.
   Бесцельность, чем бы ты ни был при этом занят, развращает душу вернее четко очерченного греха – она, эта бесцельность, лишает возможности хотя бы покаяться за умысел. У англичан это состояние души называется, кажется, «monging». Ну, по крайней мере, у тех, кто служил в военной полиции, от других не слышал. Monging… Нет, не люблю я всего этого… И военную полицию, по понятным причинам, не люблю.
   Мы въехали во двор старого дома, который, в результате многочисленных достроек, стал похож на зародыша, лежащего на боку. Во дворе нас встречала сестра моего друга, предупрежденная им по телефону о нашем приезде, и большой пес, вышедший с ней просто из любопытства. Вещей у меня с собою было шиш да кумыш, так что официальная часть встречи заключалась в том, что я, по своей привычке к пропаганде гендерного неравенства, поцеловал девушке руку, и был, в свою очередь, облизан за руку псом. Забыл спросить, что он пропагандировал.
   Я люблю такие дома – в них живут добрые духи. В них зимой гуляет теплый ветер, а летом свежо, как от глотка легкого белого вина. И от камина в них совершенно не пахнет сажей. Они живые.
   По внешней лестнице мы поднялись сразу на второй этаж и вошли в большой холл. Там было все так, как я и предполагал: и мягкий полумрак, и камин за стеклом, и теплый ветер, пахнущий какой-то простой едой. Рукомойник был сразу у двери. Пока я мыл руки, мой друг понес мою дорожную суму туда, где вскоре и я буду читать Метерлинка, укрывшись теплым одеялом. Наши дела мы обсудили еще в дороге. Я обернулся на шаги: на меня смотрела женщина со свежим полотенцем в руках. Мы поздоровались. Хороший английский. Я не смог заставить себя поцеловать ей руку – в ее глазах для этого было слишком много достоинства. Ее лицо было красиво той высшей красотой, за которой начинается увядание. Ровесница.  При том, что она была очень женственна, она производила впечатление человека, спящего с лупарой* под подушкой. Мой тип.
   Она проводила меня, держась немного позади, вглубь большой залы и посадила во главе стола, на место хозяина. Конечно, это было простым знаком уважения, но для меня, давно лишенного семьи, этот жест много значит. За стол сели вчетвером. Пес тоже пытался присоединиться, но был отвергнут. Думаю, за излишнюю склонность к пропаганде своих взглядов.
   Мы пили сухое красное из бутылки без этикетки и ели кукурузную кашу с говядиной – традиционный ужин в этих краях. Людей, живущих здесь, даже называют «кукурузниками». Не помню, как это будет по-итальянски. 
   За ужином я натужно блистал. Надеюсь, кроме натужности было заметно и блистание. Пили мы мелкими глотками, как воробьи из лужи, но, моими усердиями, часто. В результате моя сольная партия переросла, к очевидной радости моего друга, в нестройный квартет, где каждый разговаривал сам с собой, и было весело и душевно. А как могло быть по-другому, когда дело дошло до граппы*?
   Я охотно согласился составить компанию своему другу в его экспедиции в подвал. В подвале, сводчатом кирпичном сундуке, я неожиданно для себя увидел старый рояль пшеничного цвета. На крышке рояля выстроилась добрая дюжина литровых зарядов grappa aromatizzata домашнего производства.
   - Как вы сюда затащили этот рояль, – спросил я своего друга, - и что он здесь делает?    
- Иногда мама играет для нашей граппы мелодические секвенции*,  для повышения градуса, - ответил он и мы захохотали.
Мы взяли кофейную и апельсиновую настойки.
   - Мой отец был дирижером, - неожиданно серьезно сказал мой друг, - он долго болел, и умер. Давно… Рояль, вот, остался… Мама не хочет…
   Мне стало неловко.

   Винтовая деревянная лестница, узкая, темная, полу-тайная, ведущая из подвала прямо на второй этаж, лестница – друг всех любовников и алкоголиков этого дома, была явно не рада нашему возвращению. Дорога назад, на зов столового серебра, был крута и опасна, но, все же, ни мы, ни граппа, не погибли в пути. К нашему возвращению сменили скатерть и посуду. На столе стоял большой кекс, порезанный на части. С благоприобретенной и неизлечимой уже мелочной моей наблюдательностью я отметил, что в кексе не хватает нескольких долей. После десерта друг мой предложил играть в головоломки. Мы уже все были в среднем хмелю, и мать моего друга вызвалась участвовать тоже. Друг задал мне задачу о спичках, которую я случайно быстро решил. Это понравилось и маме и дочери, но дочь отправили спать. Мягко. Я задал им задачу о трех кувшинах. Я думал – она проста. Я сказал им, что когда-то я решил ее в уме, и это была правда. Я сказал им, что я решил ее за три минуты. Они поверили. Только пес из-за двери засомневался.    

   …Люди, родившиеся в маленьких городках, часто похожи на чистую воду...

   У них ничего не получалось, и желание решить, которое было написано на лице матери моего друга, было больше похоже на страдание. 
   - Не переживай, - сказал я ей так, будто никого кроме нас двоих в этой комнате не было, - Сейчас решаешь не ты, сейчас решает граппа...
Наши лица были слишком близки для Италии, деревни, и чужой семьи. Если бы дело происходило где-нибудь на юге, на Сардинии или Сицилии, то мой друг имел бы уже полное право меня застрелить.
   - Да, - сказала она, глядя мне в лицо, - это – граппа…
   Она видела, что я нравлюсь ее сыну и быстро пьянела. Про сына, я уверен, она не догадывалась. Про меня была права. Мы оставили шарады. Под облегченный вздох почти нетронутой апельсиновой настойки, мы оставили и ее, и стали пить кофе и говорить о жизни.
   - …Чем ты занимаешься? – задала она мне вопрос, который незамужние женщины задают обычно гораздо раньше.
   …Граппа делает все акценты похожими на русский… Забавная иллюзия…
   - Я? Писатель…
   А что я должен был ей сказать? Первое попавшееся ремесло, которое не требует специальных знаний и может объяснить нахождение где угодно.
   - Правда??
   …Как ни странно, я услышал в ее голосе уважение.
   - …Твои книги переводят на итальянский? – продолжила она.
   Вот ведь… Лучше бы я сказал ей, что я сантехник… Транснациональный. Соврал бы меньше.
   - Нет, я пишу для журналов, - нашелся я и меня, как обычно, понесло, - Я ресторанный критик… Езжу, вот, материал собираю…
   Это тема, о которой я действительно могу говорить вечно…
   Мой друг ушел к Морфею, а мы засиделись далеко за полночь. Веселье давно вытекло из нас, и в диалог вступили чистые души. Как ни странно, я ей ни разу не соврал. Впрочем, я ни в чем и не признался. Просто она  ничего такого не спрашивала. Слова оставили свои смыслы и просто превратились в объятия… Когда она предложила а я отказался от «midnight pasta», мы оба – я это увидел в ее глазах – поняли, что зашли слишком далеко. Я поцеловал ей руку, улыбнулся, как улыбался на прощанье всем женщинам, которым ничего не был должен, и ушел спать, стараясь не думать о том, были ли другие варианты. Были. 
   Моя спальная комната, чистое покойное место, была на мансарде. В комнате стояла большая и старинная деревянная кровать и шкаф. Вся обстановка была грубоватая, как похвала солдата. На тумбочке, конечно, лежала Библия. Как ни странно – на английском. Прямо над кроватью, в окне на крыше, было ночное небо. С одной стороны от кровати кроме выключателя ночника была кнопка звонка. Увидев эту кнопку, я все понял: это было супружеское ложе и здесь, много лет назад, долго болел и умер человек. Здесь не жили. Комната-память... Сколько раз тот человек видел небо в этом окне? Сколько раз видела небо над этим человеком его женщина? Я не стал читать Метерлинка. Я открыл Библию на случайной странице и заснул через какое-то время вместе с ней и ее коринфянами.

   «…Потому что немудрое Божие премудрее человеков…»

   На следующее утро, рано, еще затемно, я ушел побродить по окрестным улицам, а потом поднялся к замку на холме. Пес, уже смирившийся со мной, остался завидовать за оградой. На улицах я не заметил ни одной машины. Люди, встречавшиеся мне, занимались обычными провинциальными делами. Все это внушало определенный оптимизм, но, конечно, не давало окончательной уверенности в том, что какую-то из белых пешек еще не нашли. Вернулся я к завтраку. Завтракают в Италии рано. Как правило, завтраком называется чашка кофе. За кофе я и мать моего друга молчали так, как будто между нами что-то было. Когда зашла речь о том, что мне пора уезжать, она вспомнила о каких-то своих делах в районе станции. Ни я, ни мой друг не стали спорить.
Радио в машине не было, и, чтобы отвлечься от разглядывания все увеличивающейся пропасти, я всю дорогу что-то рассказывал. На станции мы оба вышли из машины и, по итальянскому обычаю, обнялись два раза.
   - Ты должен вернуться, - сказала она и посмотрела на меня тем взглядом, которые, как я думал раньше, остались только в кино 50-х, - You must
Must... Высшая степень долженствования.
   Я кивнул головой и опять, как прошлой ночью, улыбнулся. Я улыбнулся, как до этого улыбался всем обманутым мною женщинам.

   …Две недели спустя я опять кардинально поменял кухню – я уехал на Ближний Восток. Со своим другом из маленького итальянского городка я встретился через полтора года, в Каире. Поговорив о делах я, не удержавшись, спросил его о матери.
   - …Ты не поверишь, - друг был явно доволен, - Спустя полгода после твоего приезда к нам она вышла замуж… за ресторанного критика!
   Мы засмеялись.
   …Да, - подумал я тогда, - я ее все же разбудил… Это самое большее, что я мог для нее сделать…

   «…Потому что немудрое Божие премудрее человеков…»


Вернуться к содержанию журнала

Vadimedia